Петруня О. Э. О субъективных и объективных причинах кризиса современной науки

Постановка проблемы

Современные православные тексты, апологические и полемические, не всегда содержат достоверную оценку основных проблем науки, ее нынешнего состояния и возможных перспектив развития. Встречаются также ошибочные попытки примирения православной онтологии с онтологией позитивистской или материалистической, то есть той, что часто называют «научным мировоззрением». И в одном, и в другом случае имеет место распространение различных форм невежества, наносящих значительный ущерб авторитету Церкви и мешающих столь важному воцерковлению ученых, а, следовательно, и самой науки.

В данной статье предпринята попытка поставить вопрос об объективных и субъективных причинах кризиса науки. Кризис науки есть кризис человечества, вступившего в последнюю фазу своей истории. Мы не можем изменить ход истории, но мы способны влиять на души окружающих нас людей. И одним из средств такого воздействия, по нашему мнению, могут быть истинные достижения науки, превращенные в инструмент христианской проповеди.

Модель кризиса

Современная наука находится в глубочайшем кризисе. Схему такого кризиса (причем безотносительно к исторической эпохе) описал Т. Кун в «Структуре научных революций», книге, вышедшей впервые в Нью-Йорке в 1962 году. С тех пор основные положения книги остаются актуальными.

Нормальная наука (термин, характеризующий период существования последней в рамках господствующей парадигмы), занимающаяся преимущественно решением задач-головоломок (термин, обозначающий проблему, которую можно решить в рамках парадигмы), оказывается неспособной справиться с нарастающим количеством аномалий — фактов, не вписывающихся в общепринятые, описанные в классических трудах и учебниках теории. При этом широко принятая в рамках нормальной науки практика выдвижения ad hoc-гипотез перестает работать, так как фактуальный базис (факты, описываемые и/или объясняемые теорией) всей совокупности таких гипотез стремится превысить фактуальный базис господствующей теории.

В условиях кризиса нормальная наука, и без того мало ориентированная на фундаментальные инновации, начинает буквально преследовать инакомыслие, которое всегда исходит из других философских предпосылок.

К сожалению, среди узкоспециализированных ученых, как и среди рядовых обывателей, бытует мнение, что научное сообщество всегда критически настроено и (чуть ли не в тот же час) готово пересматривать свои взгляды при обнаружении их противоречия с реальностью. Но это объективно невозможно, и история это подтверждает. Во-первых, сложные научные теории (особенно формализованные) не имеют прямой связи с изучаемой предметной областью, во‑вторых, не существует нейтрального («чистого») языка наблюдения, который всегда (кроме очень простых описаний) концептуально «нагружен» (то есть описывает факты с позиции какой-то теории). К тому же, особенно сегодня, мы сталкиваемся с психологической ригидностью и догматизмом научного сообщества, которое оказывается не только не способным выйти за границы собственных представлений (картины мира), но даже понять, что такие границы существуют.

Нормальная наука строится на допущении, что ученый знает, каков окружающий его мир ¹. В самом этом обстоятельстве нет ничего необычного или скандального. Картина мира — многоуровневая нелинейная концептуальная структура, соотнесенная с наблюдаемой частью мира (перечнем эмпирических универсалий — фактов), формирующая логику мышления исследователя и инструментарий отбора достоверных суждений. Точка сборки картины мира — философская онтология, фундаментальные философские допущения, которые для самого ученого являются базовыми убеждениями. Многие ученые даже не догадываются об этом, полагая, что существует какое-то особое «научное мировоззрение» вне философии. «Научное мировоззрение» — это вульгарная философия, пагубное наследие позитивизма, отказавшегося от Бога даже в качестве гипотезы и попытавшегося изгнать метафизику даже в качестве познавательного инструмента. Процесс формирования (редукция сложных, качественных смыслов до простых, количественных) такого «мировоззрения», в ходе которого был придан забвению тот факт, что главную роль в создании классической науки сделали христианские ученые ², растянулся на столетия.

Тем не менее, скептические аргументы Юма, критический разум Канта, антиметафизический пафос позитивистов, парадоксальные трудности в основаниях логики и математики хотя и привели, с одной стороны, к пессимистическим оценкам перспектив научного познания, но, с другой стороны, фактически указали на границы научного познания, обозначив зону его компетенции. При этом вновь не только была оправдана абстрактная философия, но и созданы условия для демонстрации согласованности подлинных научных достижений с христианским мировоззрением как своей идейно-философской основой.

Миф и возможности его рационализации

Важным обстоятельством, которое до сих пор игнорируется сциентистами всех мастей, является то, что философская онтология, обслуживающая любое научное знание, помещена в сознании не только обывателя, но зачастую и «нормального ученого» в эмоционально окрашенное образно-мифологическое обрамление.

Мифологию (миф) мы рассматриваем не в общепринятом смысле, как некое искаженное, порой сказочное описание реальности, детерминированное нашей субъективностью, а в традиции А. Ф. Лосева и его «Диалектики мифа». Мифология представляет собой завершенное визуально-чувственное (в противовес абстрактно-умозрительному или умозрительно-апофатическому) описание чувственно ненаблюдаемой области действительности. В связи с тем, что миф является не простым искажением действительности, а ее антропным преобразованием, он имеет «свою собственную мифическую истинность и смысловую структуру»³. Мифологию можно считать неадекватной, если антропная интерпретация (антропомерность) применяется к объектам, антропными чертами не обладающим. Так появляются антропоморфные мифы ⁴. Мифология может считаться адекватной в тех случаях, если описываемый объект обладает антропными чертами в той или иной степени (антропомерностью) или к нему применимо антропомерное описание. Так, антропомерные концепты Ветхого Завета более чем адекватны ⁵, в то же самое время широко распространенные сегодня в научной среде суждения типа: «Природа создала…» или «Жизнь зародилась…» не являются, как можно часто слышать, безобидными антропомерными метафорами. Это антропоморфная мифологическая декорация, скрывающая нестыковки и противоречия элементов мозаики, составленной разрозненными локальными научными теориями. Метафоры, как возможные философские рационализации, уместны лишь в качестве иллюстрации сложно выразимого смысла.

Многие ошибки европейского объективизма исходили именно из непонимания связи познавательного процесса с характеристиками познающего субъекта. Антропоцентризм в познании с вытекающими из него антропными ограничениями становится осязаемым только на рубеже XIX–XX веков в рамках так называемой неклассической науки. Ряд постпозитивистских философов науки, прежде всего М. Полани и Т. Кун, постепенно возвращают антропному познающему субъекту статус объективной реальности. К сожалению, еще недостаточно осмыслена связь данных методологий с формировавшимся примерно в то же самое время «антропным подходом (принципом)» в космологии. Нам приходилось уже об этом писать, однако путь антропного мировоззрения и антропной науки еще достаточно тернист ⁶.

Здесь хотелось бы обратить внимание на довольно интересную позицию Полани, который вполне осознанно и аргументированно отстаивает антропную перспективу в методологии познания. Он однозначно заявляет, что неантропная картина ведет к бессмыслице⁷. Это позволяет нам показывать на ущербность методологии объективизма, которая была присуща даже родоначальнику постпозитивизма К. Попперу. Попперовский «третий мир» ⁸, мир объективного бессубъектного знания, просто «повисает» в пустоте, если его отделить от носителей знания — отдельных исследователей или научного сообщества в целом. Более того, это утверждение легко фальсифицируется ⁹ (опровергается) в рамках истории науки.

Наиболее успешно в рамках гносеологии и философии языка зависимость знания от познающего субъекта показал русский философ С. А. Аскольдов. Не случайно его работы легли в основание целого раздела лингвистки — концептологии ¹⁰.

Все сказанное объясняет невероятную устойчивость научных парадигм, встроенных в господствующую картину мира и ее мифокультурное пространство. Знание имманентно человеку, прежде всего в той своей части, которую Полани называет «неявным».

Смена научных взглядов — это всегда смена такого пространства, которое проходит не безболезненно, а как мировоззренческая революция со всеми эксцессами революционного времени. Формально для науки лучше наличие даже плохой картины мира и соответствующей ей мифологии, чем их отсутствие, так как это обеспечивает, по крайней мере, объектную основу для научного исследования. Научные революции всегда предварялись сдвигами в философских основаниях или даже мировоззренческими революциями с формированием нового глобального концептуального каркаса в сознании ученого. К сожалению, исторические блуждания науки во многом были спровоцированы отказом ученых от христианской метафизики, поисками в «стране далече», которые хотя и приводили к частным успехам, но в итоге давали стратегический проигрыш. Даже коперниканская революция не дала науке столь ощутимого успеха, как это казалось, например, Галилею. Современный кризис науки — явное тому подтверждение.

К разряду печальных курьезов относится формирование коперниканской, гелиоцентрической модели мира (точнее, как показали дальнейшие исследования, всего лишь одной звездной, Солнечной системы) под влиянием оккультного (герметического) гелиоцентризма. Это единственное «позитивное» влияние (которому, к сожалению, придают слишком большое значение) герметизма за всю историю его существования, имевшее для развития науки лишь локальное значение. Переход к более сложной модели Солнечной системы все равно бы состоялся. К чести Коперника нужно добавить то, что он был ученый и его больше интересовало математическое описание своего результата, чем сомнительная философская интерпретация. В то же время оккультный философ Джордано Бруно решил воспользоваться идеями Коперника по-своему. Прикрываясь локальной научной истиной, он попытался устроить общеевропейскую антихристианскую демонстрацию. Кроме того, что он сам оказался на скамье подсудимых, Бруно «посмертно» посадил туда и Коперника, создав такую оппозицию идеям последнего среди определенных кругов католического духовенства, что книга «Об обращении небесных тел» в итоге попала в Римский (но не в Испанский. — О. П.) индекс (список запрещенных книг) до внесения необходимых редакторских изменений (!). Окончательный запрет на книгу был снят в 1635 году, через два года после процесса над Галилеем. Последний случай в этом контексте выглядит совсем иначе, особенно если вспомнить, что сам Галилей своей неуемной энергией (не меньше, чем у Джордано Бруно) и нетерпеливостью спровоцировал известное над ним разбирательство 1633 года.

Необходимо добавить, что и ученые, и богословы на рубеже XVI–XVII веков хорошо понимали разницу между математической моделью и реальностью. Однако неудивительно, что современные ученые разучились это делать. Этому способствовал непомерный рост нравственных недостатков самих ученых, что не могло не сказаться на общем уровне их интеллектуальной культуры.

О психологии ученого

Для понимания сложившейся в науке ситуации существенно и другое. В научном сообществе действуют те же психологические законы, что и в любой социальной группе: групповая сплоченность, групповое давление, групповые санкции в отношении нелояльных членов, лидерство и т. п. Но если ограничиться только лишь простым описанием психологии исследователя и исследовательских групп, то останется неясной причина общего упадка и деградации, особенно явная в наше время.

Институализация науки повысила организованность научного сообщества и одновременно усиливала формализацию научной деятельности. Сегодня ученые, встроенные в различные научные учреждения, стали обыкновенными наемными работниками, от которых для поддержания устойчивого равновесия «системы производства знаний» требуется лояльность и исполнительская дисциплина. Так в научную среду проникают организационно-психологические переменные и прежде всего — организационная власть и организационная культура. Трудно спорить с тезисом о необходимости стандартизации, специфической трудовой этики и прочих организационных переменных в деятельности современного ученого. Однако сама эта деятельность не может определяться формальными предписаниями трудового кодекса или устава организации. Нужна специфическая мотивация ученого, который «открывает истину» и «творит» (изобретает) вне формальных предписаний и правил. Правила, да и то логические, обычно оформляют готовое открытие, так же как техническое и технологическое решение оформляет изобретение инженерного гения. Все это, в общем, и можно назвать академической свободой. Остальные предписания должны создавать условия (включая предписания по материально-техническому обеспечению науки и ученых) для успешной творческой активности научного сообщества.

Кун очень хорошо продемонстрировал, что ужесточение правил научной деятельности возникает именно в условиях упадка парадигмы.

На начальной стадии институализации академическая свобода была закреплена юридически в уставах научных организаций и поддерживалась материально. Но по мере формализации «научного производства», а также в связи с нарастанием кризиса парадигмы, который сегодня выражается также в сокращении финансирования научной деятельности, эту свободу ученые стали терять. Это особенно актуально для современной России.

Живущий на жалкую зарплату исследователь должен постоянно доказывать свою лояльность руководству или оправдываться перед назначенными кем-то «экспертами». В этих условиях он менее всего склонен к конфронтации с доминирующей «экспертной» группой и организационной властью руководителей учреждений.

В нынешних «рыночных» условиях ситуация многократно усложняется общей моральной деградацией всего научного сообщества, особенно в схватке за ресурсы, которых становится все меньше. Настоящий ученый в этих условиях демотивирован, зато плодятся разного рода квази- и параисследователи, «джентльмены удачи» от науки. Если раньше финансирование науки было, безусловно, поддержкой искателя истины, то сегодня выделенные деньги легко тратятся не по назначению. В научном сообществе складывается слой мелких буржуа, для которого важны не научные истины, а уровень благосостояния. Все это вполне объяснимо с точки зрения святоотеческой антропологии, подробно рассмотревшей различные человеческие страсти (тщеславие, сребролюбие, страх и т. д.), имеющие тенденцию переходить в патологическую форму. Но что современным галилеям святоотеческое наследие?!

Неэффективный и нецелевой расход средств нравственно нездоровыми представителями науки привел к тому, что руководители научных и образовательных учреждений сами оказались в роли «раскулаченных». Пришло время, когда наукой начинают управлять еще более «продвинутые и успешные» менеджеры с мышлением бухгалтера, назначенные олигархическими группами влияния. Они захватывают экспертную власть, а заодно и спецраспределители «материальных ценностей». Академическая свобода, пусть даже в урезанных учеными-администраторами формах, становится добрым воспоминанием о «лучших временах науки».

Сегодня российских исследователей загнали в рамки «офисного планктона», а «РИНЦы» и «Хирши» стали показателями их успешности. Публикуемость, цитируемость в «рецензируемых кем-то» журналах вместе с окупаемостью стали новыми кумирами, которым адепты культа «эффективного научного менеджмента и маркетинга» приносят ученых и науку в жертву.

Конечно, готовность к конфронтации с господствующим течением в науке (неважно, в каком виде оно существует) не может быть самоцелью, превращаясь из идеала и ценности в психопатологическую установку. Однако «борьба за» все равно останется уделом мужественных людей, готовых идти на риск или даже жертвы. Жертва подобного рода приносится не ради собственного благополучия и корысти, а ради научной истины, критерием которой для ученого-христианина был и остается Христос.

Эзотерическое в науке

В 70-х годах прошлого века редакция русского варианта международного журнала «Труды института инженеров по электротехнике и радиоэлектронике» (ТИИЭР) обратилась к Б. В. Бирюкову и Л. Г. Бирюковой с просьбой перевести и отредактировать серию статей, посвященных экспериментальным исследованиям экстрасенсорных явлений, включая такие как телепатия и ясновидение (включая ясновидение с предвосхищением), выполненным известными американскими физиками в Стэнфордском университете ¹¹. Методологическим откликом на эти результаты явились два доклада, сделанные Б. В. Бирюковым на конференции в Ростове Великом, посвященной нестандартной биофизике ¹². Здесь автор поставил задачу пересмотра современной «научной» картины мира, составленной в духе материализма-эмпиризма. Тогда он предложил использовать понятие «четвертого мира» (духовного), на существование которого указывали описанные выше аномалии. Следующая попытка актуализировать данную проблему была предпринята в нашей совместной статье в журнале «Вопросы философии» в 2005 году. Статья представляла собой критический разбор книги «Интеллектуальные системы и общество» известного энтузиаста в области создания искусственного интеллекта В. К. Финна. В ней были не только указаны слабые места в работе автора (Финна), но и продолжено обоснование необходимости пересмотра картины мира уже с опорой на православную традицию. И хотя о последней было сказано не так много, но был сформирован контекст для дальнейшей работы исследователей.

Тем не менее, попытка начать дискуссию о пересмотре картины мира, основанной на материалистических и позитивистских предпосылках, разбивается о глухую стену молчания-умолчания, особенно в части аномалий. По косвенным признакам можно сделать вывод о целенаправленном демонтаже некогда единого здания науки и философии, а вместе с ними и образования, и создании двух кластеров: эзотерического и экзотерического.

Понятие эзотерического (от др.-греч. ἐσωτερικός — внутренний) предполагает нечто тайное, сокровенное, понятное только посвященным, а потому и предназначенное для них. Начиная с древности эзотерическое связывалось с религиозным и мистическим. Отсюда выражения — эзотерическое знание, эзотерическая практика. При этом эзотерические знания не должны носить с необходимостью мистический характер. Так, в пифагорейской философской школе, которая была одновременно религиозной общиной, доступ ко всей полноте знаний, а также к мистическим практикам имели только посвященные, которые и назывались эзотериками. А к числу эзотерических знаний относились, например, сведения о несоизмеримости диагонали и стороны квадрата.

Для посвящения в эзотерики, как в любой закрытой школе (включая школы единоборств), необходимо было пройти испытательный срок — экзотерический период, на котором претендент готовился к посвящению и получал знания, не представляющие большого секрета. В то же время экзотерик, как член школы, уже может рассматриваться как эзотерик для внешнего (вне рамок школы) наблюдателя. Таким образом, понятие эзотерического как чего-то субъективно скрываемого дополняется смысловым значением — чего-то объективно недоступного, будь то знание, навык, умение, практика или даже место пребывания. Такое значение эзотерического рассматривал в своей книге «Структура научных революций» американский историк и философ науки Т. Кун, указывая на знания и язык ученого, которые перестают быть понятными непрофессионалу сразу после формирования парадигмальной (зрелой) науки. В этом смысле куновская интерпретация эзотерического ближе к христианскому пониманию, которое предполагает недоступность для человека духовных даров в случае его неготовности такие дары адекватно воспринять и правильно ими распорядиться.

Не исключая куновской интерпретации эзотерического, мы хотим указать на то, что главная тенденция нашего времени — это целенаправленный процесс формирования эзотерического знания во взаимосвязанном и взаимозависимом мире, испытывающем кризис модели глобального управления. Именно поэтому повестка дня в современной науке формируется далеко не одними учеными и философами. Мы встречаемся с определенного рода социальным заказом, который возник примерно на рубеже 60–70-х годов ХХ века. В начале 70-х годов ХХ века в рамках Трехсторонней комиссии капиталистическими элитами, по всей видимости, была принята программа об изменении вектора социального развития, включая НТП. Целенаправленно закрыты целые направления научно-технического творчества и открыты широкие возможности для технологий, так или иначе способствующих реализации трансгуманистического проекта. Первоначально был проведен демонтаж Советского Союза с помощью сторонников «конвергенции» внутри советской номенклатуры. Именно СССР был главным препятствием на пути новой модели, так как НТП по-советски предполагал, пусть и утопическое, но благо для всего человечества, а не для привилегированных групп. Сразу после разрушения СССР начинается процесс глобализации с тотальным внедрением стандартов «цифрового капитализма».

Западные болезни современной науки

Надо сказать, что многие ошибки, которые сегодня завели науку в тупик, были заложены в нее изначально. Все известные нам критики Полани и Куна, даже достаточно грамотные в вопросах и науки, и философии: Поппер, Лакатос, Тулмин и другие, обвинявшие первых в психологизме и дерационализации науки, зачастую путали ценности и их историческую реализацию в различные исторические эпохи, знание и его объективацию с помощью языка, а потому выдавали желаемое за действительное. Эта критика указывает и на то, что и Полани, и Кун вышли за пределы «картины мира», навязанной западноевропейским рационализмом! Именно эта «картина мира» долгое время выдавалась (да и сейчас еще выдается) за единственно верную, выражающую суть «научного мировоззрения» и научности как таковой.

Однако будучи локальной по происхождению, с ограниченной видимостью масштабов и перспектив, она является ограниченно западной, так сказать, взглядом из собственной «периферии», о чем писал еще в начале ХХ века выдающийся русский лингвист и философ Н. С. Трубецкой в статье «Европа и человечество»: «При оценке европейского космополитизма надо всегда помнить, что слова “человечество”, “общечеловеческая цивилизация” и прочее являются выражениями крайне неточными и что за ними скрываются очень определенные этнографические понятия. Европейская культура не есть культура человечества. Это есть продукт истории определенной этнической группы» ¹³. В то же время Трубецкой отмечает, что отстаивание европейской универсальности и суперцивилизованности должно быть маркировано как «романо-германский шовинизм».

И здесь уместно снова процитировать Н. С. Трубецкого: «Современная европейская культура характеризуется значительной автономностью и независимостью своих отдельных сторон и ответвлений. Религия, мораль, право, наука, философия и искусство — все эти составляющие европейской культуры высказывают тенденцию к полной взаимонезависимости: каждая из них обладает собственным самостоятельным бытием, живет и развивается без оглядок на другие аспекты той же культуры» ¹⁴. Если дополнять Трубецкого, следует сказать, что внутри этих областей также нет единства. Сегодня ситуация дошла до тотального плюрализма на всех уровнях и во всех сферах. Такое положение дел возникло от страха, что чье-либо частное мнение будет выдано за абсолютную истину. Не последнюю роль в этом сыграла и неудача, а по сути — крах проекта «универсального разума» (Просвещение), на котором строилась вся прогрессистская футурология, философия и наука нового времени.

Разочарование в своих возможностях привело к росту релятивизма и скептицизма в научной и околонаучной среде, отказу от традиционных научных ценностей, включая ценность истины. На место истины постепенно проникли различные маргинальные мнения, создавшие в дальнейшем научно-философский мейнстрим. Сегодня в западных странах существуют нормативные акты, которые не просто запрещают определенную точку зрения в науке, но и предполагают ее уголовное преследование. «Новые стандарты», в которых доминирует «толерантность» вместо истины, являются идеологическим прикрытием новой модели «знания» (в сущности — картины мира), все более приобретающей черты «оккультной технонауки».

Надо напомнить, что за сто лет до Бруно был казнен выдающийся проповедник, богослов и общественный деятель Джироламо Савонарола, обвиненный по ложным доносам в мятеже. Однако Савонарола был оклеветан и после своей смерти. «Свободомыслящие интеллектуалы» называли его обскурантом и мракобесом. И понятно почему. Савонарола призывал к нравственному возрождению Католической Церкви, которая на момент его проповеди в правлении Папы Александра VI Борджиа была в колоссальном нравственном упадке.

«На все века прославилось своими преступлениями семейство Борджиа, — пишет Лосев в “Эстетике Возрождения”, — глава которого, папа Александр VI Борджиа (1492–1503), соединял честолюбие, корыстолюбие и развращенность с блестящими дарованиями и энергией. Он торговал должностями, милостями и отпущением грехов. Ни один кардинал не был назначен при нем, не заплатив большую сумму. <…> Современники сообщают также, что он сожительствовал со своей дочерью Лукрецией, которая также была любовницей своего брата Цезаря, и что эта Лукреция родила ребенка не то от отца, не то от брата. Кроме того, ее по политическим и династическим расчетам четырежды выдавали замуж. Но уж совсем абсолютным и каким-то сатанинским злодеем был сын папы Цезарь Борджиа» ¹⁵. Потрясающее сочетание «гуманистических талантов» с патологической распущенностью! Это и неудивительно, ведь возрожденческий гуманизм отменил один из важнейших «стандартов» не только христианства, но даже античной философии — требование личной аскезы.

Чтобы понять наше противопоставление Бруно и Савонаролы, стоит познакомиться с оценкой жизни и творчества последнего итальянским исследователем Паскуале Виллари: «Если бы в XV в. прислушались к голосу Савонаролы, Реформация не сделалась бы явлением необходимым, равно и религия не очутилась бы в разладе с разумом и свободой». Фактически на то же намекает и А. Ф. Лосев в «Эстетике Возрождения». Но так как книга писалась в условиях марксистско-ленинской системы взглядов, эту мысль философу пришлось спрятать в пространстве исторического нарратива.

Оккультная философия возрожденцев также была религиозной. Но эта религиозность — иного духа. Следует сказать, что данный тип религиозности сохранился до сих пор. Сегодня в его рамках строится новый мировой порядок. А массовому обществу преподносятся «религии» (культы) иного рода, благодаря которым достигается кибернетический эффект. В научной среде поддерживается лишь материалистическая точка зрения, которая в ситуации кризиса релятивистской методологии и роста числа аномалий (термин Куна) зачастую способствует распространению техногностических¹⁶  (полуоккультных) настроений среди ученых. Мы же вслед за Иваном Ильиным предлагаем «…осмыслить гибельный фантом противорелигиозной науки и трагическую немощь противонаучной религии» ¹⁷, переведя проблему из поля частного мнения в область философии и методологии науки. Сегодня эту тему в рамках концепции физической экономики частично актуализирует Линдон Ларуш ¹⁸, ссылаясь на религиозно-философские идеи Платона, Николая Кузанского (католического кардинала, богослова, астронома и математика, современника Савонаролы), Г. В. Лейбница. Проект Просвещения последнего мог быть весьма успешным в Германии, но кантовский критицизм ¹⁹ заразил интеллектуальную немецкую среду юмовским скепсисом.

Что же касается казненного Бруно, то он стал своеобразной «иконой» сопротивления против папской деспотии. А поскольку в Западной Европе мало кто понимал разницу между христианством и папством, вместе с мутной водой «папизма» выплеснули и младенца — христианский союз истины, добра и красоты — как триединого методологического принципа. Когда в середине XIX века И. В. Киреевский указал на необходимость возвращения достаточно европеизированной в то время русской мысли к данному принципу, его просто не услышали. Соловьев, вроде бы подхвативший эстафету Киреевского и вновь провозгласивший данный принцип, к сожалению, был крайне далек от византийской первоосновы, на которой строилась идея «цельного знания» (И. В. Киреевского). Сомнительная духовность привела к постоянным соловьевским метаниям, мешавшим русской философии и науке вернуться на столбовую дорогу познания, которую начал прокладывать И. В. Киреевский. В конце концов за эти шатания и метания пришлось заплатить высокую цену, включая революцию и гражданскую войну.

На религиозно-философские истоки кризиса западной науки указал в 30-е годы ХХ века и П. А. Сорокин в работе «Социальная и культурная динамика» (популярный вариант текста называется «Кризис нашего времени») ²⁰.

Не только наука, но и философия заражена вирусом скептицизма, задающего такую модель понимания мира, что для исследователя становятся неведомы не только суть происходящих процессов, но и основания собственной познавательной деятельности. Все это Сорокин называет кризисом в системах истины. Кризис демонстрирует замену системы знания о мире набором частных сведений о различных областях контролируемой человеком реальности: «знать все больше о все меньшем», по острому замечанию русского социолога. Главная ошибка, отмечает Сорокин, — та, что истина чувств объявляется единственно возможной. Это демонстрирует господство эмпирицизма (особенно материалистического. — О. П.) в его различных вариантах, включая современные формы позитивизма, операционализма и прагматизма. При этом проблема истины фактически сводится в лучшем случае к конвенции, в худшем — к полезности, удобству, выгоде. Все это в итоге приводит к практическому поражению «чувственной истины». Сорокин говорит об этом так: «Практическое поражение декадентского эмпирицизма современной культуры обнаруживается в нашей все возрастающей неспособности управлять человечеством и ходом социально-культурных процессов, несмотря на оптимистический лозунг эмпирицизма: Savoir pour prevoir, prevoir pour pouvoir²¹ . Чем больше экономистов вмешивается в экономику, тем хуже они становятся; чем больше политологов участвуют в реформировании государства, тем больше правительство нуждается в реформе; чем больше социологов, психологов, антропологов и юристов вмешиваются в дела семьи, тем больше семей разрушается; чем больше принимается “научных” решений проблемы преступности, тем больше она возрастает, и т. д. Несмотря на все находящиеся в нашем распоряжении общественные и естественные науки, мы не способны ни управлять социально-культурными процессами, ни избегать исторических катастроф» ²².

Оказавшись неспособной решить проблемы имеющимися способами, современная наука по заказу глобального «топ-менеджмента» перестраивается под «новые технологии». Сегодня искусственное предпочитается естественному, а инженер становится фигурой более популярной, чем естествоиспытатель. Инженерное творчество стремится снять все возможные ограничения для манипуляции с реальностью, в то время как естествоиспытатель демонстрирует желание эти ограничения установить. Ученые нового типа вслед за инженерами также начинают конструировать «изучаемые» объекты, а фактически — создавать новую вымышленную реальность. Возникает технонаука, допускающая абсолютный произвол в манипуляции с реальностью, включая человека и его природу (трансгуманизм). Ярким примером служит «Кибернетический манифест» Валентина Турчина и Клиффа Джослина, о котором нам неоднократно уже приходилось писать ²³.

Резюме

Таким образом, кризис науки указывает на постепенное разрушение вестернизованного общества с ущербными, упадочными ценностями; ложными представлениями о человеке и смысле его существования; безумными идеями по трансформации человеческой природы. Но что мы можем сделать в этих условиях? Очень точно на этот вопрос отвечает Стэнли Л. Яки: «Вместо того чтобы искать Утопию за темными облаками грозящих непоправимых несчастий, было бы более реалистичным осознать необходимость довести до конца борьбу, которая с новой силой разгорается в каждом десятилетии и в каждом поколении. Чтобы найти силы для этой непрестанной борьбы, лучше всего иметь перед собою изречение из книги Иисуса, сына Сирахова: “Даже до смерти подвизайся за истину, и Господь Бог твой будет сражаться вместе с тобою”»²⁴.