Посадский С.В. Метафизика и наука vs. наивный реализм

Квантовая механика на подступах к абсолютной реальности 1

Помимо теории относительности опровержение наивного реализма осуществляет квантовая механика. Можно сказать, что опровержение наивного реализма есть преимущественная задача квантовой механики. Для нее оппонирование наивному реализму является принципиальным ввиду очевидной нетождественности образа существования макро- и микромира. А потому в ее недрах формулируется своеобразный исследовательский императив: «Остерегайтесь наивного реализма»2.

Как точно заметил М. Сачс, открытие волновой природы элементарных частиц полагает конец представлению об элементарной частице как исключительно локальном и дискретном бытии, представлении, пришедшем к нам из обыденного чув­ственного опыта, где мы наблюдаем локальные и дискретные вещи, и именно это воззрение теперь вполне закономерно отождествляется с наивным реализмом3. «Атомы или элементарные частицы сами по себе скорее реальны не в такой степени, — разъясняет Гейзенберг. — Они образуют скорее мир потенциальностей или возможностей, чем мир вещей и фактов»4. И эти элементарные частицы, как подчеркивают многие ведущие физики, совсем не предстают занимающими пространство и пульсирующими во времени5.

В сравнении с теорией относительности квантовая механика приходит к идее сверхпространственного и сверхвременного бытия более непосредственным образом. Если теория относительности еще ставит нас перед необходимостью мыслить внепространственное и вневременное бытие опосредованно, через релятивизацию пространства и времени, то квантовая механика, как точно отмечает де Бройль, исходит из того, что «понятия пространства и времени, используемые в классиче­ской физике и вполне применимые для описания макроскопических явлений, становятся неприменимыми при описании явлений атомного масштаба»6.

Недоступный для нашего восприятия микромир познается по корпускулярным локализациям, но, разумеется, не сводится исключительно к этому образу бытия. Объекты микромира могут обнаруживать себя и как волны, и как частицы. При этом не следует забывать, уточняет де Бройль, что представление о «локализации», соответствующее корпускулярному аспекту, должно неизменно сочетаться с динамически-волновым аспектом, который «оказывается трансцендентным для пространственно-временных представлений»7. Мы должны мыслить частицу как некую сущность, которая, будучи неделимой и допускающей локализацию, «тем не менее, в действительности в общем случае не локализована в пространстве и во времени»8. «В некотором смысле она виртуально присутствует в пределах всей протяженности волнового пакета…»9 Это ясно выражает Бор, сказав, что в квантовой механике «неделимость частиц, выходящая за рамки пространства-времени, удовлетворяет требованиям причинности»10.

Вся трудность квантовой механики, по мнению де Бройля, заключается как раз в том, что ученые-физики все же упорно пытаются описывать мир элементарных частиц с помощью прежних понятий пространства и времени, привитых нам по­вседневным опытом, представляющих самую основу нашей повседневной жизни. Но отвергая точное пространственно-временное описание явлений атомного масштаба, квантовая механика в конечном счете не может применить к ним наши понятия пространства и времени даже после их углубления теорией относительности. Существование квантов действия «больше не позволяет нам представлять движение физического объекта вдоль определенной линии в пространстве-времени (мировой линии)»11. Уже нельзя определить состояние движения исходя из кривой, изображающей последовательные положения объекта в пространстве с течением времени. Необходимо рассматривать динамическое состояние не как следствие пространственно-временной локализации. Что же касается самой волновой функции (пси-функции), то «волна ψ не есть физическая величина в классическом смысле слова»12, она «не является измеримой физи­ческой величиной»13, а представляет только некий инструмент предсказания и предвидения, пользуясь которым можно узнать лишь возможные значения и вероятности измерения.

Подчеркнем, что описание квантовых эффектов и парадоксов, ведущих к идее внепространственного и вневременного бытия, требует немало страниц. Мы ограничимся двумя недавними экспериментами, еще раз подтверждающими квантовую нелокальность в пространстве-времени, более глубоко освещающими специфику квантовой запутанности.

С 1997 года А. Суарес и его исследовательская группа (М. Одье, Н. Жизэн, Г. Збигден, В. Титтель и А. Стефанов) инициировали программу по серии квантовых экспериментов с движущимися приборами. Как указывает А. Суарес, перед началом экспериментов он был полностью убежден, что должно подтвердиться упорядоченное во времени причинное описание нелокальных корреляций, выражаемое в терминах «раньше» (before) и «позже» (after)14. Тем не менее, эксперименты 2000–2001 годов не подтвердили этот подход. «Окончательные результаты экспериментов с движущимися измерительными устройствами исключили возможность описания квантовых корреляций с помощью реальных часов, в терминах “раньше” и “позже”; феномен квантовой нелокальности не может быть описан в терминах пространства и времени», — констатировал А. Суарес15. Для нелокальных корреляций отсутствует упорядочение во времени, причинный порядок здесь не может быть сведен к временному. Экспериментальные данные убедительно демонстрируют, что квантовые корреляции каким-то образом выявляют зависимость между событиями в форме вневременного и внепространственного логического порядка, нелокальность связана с нон-темпоральностью (nontemporality)16, с отсутствием реального временного порядка (real time ordering), за нелокальными корреляциями нет никаких «раньше» и «позже»17. Как указывает другой участник экспериментов — Н. Жизэн, в квантовом мире «нет временного упорядочения для событий A и B; следовательно, нет подходящего описания во времени»18. Расстояние между квантовыми событиями A и B также не играет роли. Нелокальные корреляции просто происходят каким-то образом вне пространства-времени. Не существует пространственно-временного описания, которое могло бы ответить на вопрос, как именно это про­исходит.

Специалист по квантовой оптике Э. Мегидиш и его коллега Х. Айзенберг в 2012 году экспериментальным путем подтвердили возможность создания связи между элементарными частицами, не зависящей не только от пространства, но и от времени, на примере запутывания фотонов, не существующих синхронно. Следуя авторам эксперимента, нелокальность квантовой механики, как показывает феномен запутывания, применяется не только к частицам, разделенным в пространстве (spatial separation), но также и к частицам, разделенным во времени (temporal separation)19. Эти принципы подтверждены благодаря генерации и полному описанию запутанной пары фотонов, которые никогда не существовали одновременно. Используя передачу запутывания между двумя разделенными во времени фотонными парами, один фотон из первой пары запутывался с другим фотоном из второй пары. Причем первый фотон был зафиксирован даже раньше, чем другой был создан. Таким образом, наблюдаемые квантовые корреляции вновь показывают нелокальность квантовой механики в пространстве-времени.

Как мы можем убедиться, квантовая механика, а равно и теория относительности, несомненно, знает вневременное и внепространственное бытие. Тем не менее, физика не может его раскрыть и конкретизировать. Зная, что такое бытие действительно, физика не дает ответа на вопрос: что именно оно собой представляет? Своеобразный максимум познания о сверхвременном и сверхпространственном бытии в пределах знания микромира мог бы дать так называемый квантовый холизм, усмат­ривающий некие объективные целостности в квантовой реальности, нередуцируемые к самим частицам. Однако если квантовый холизм не стыкуется с философско-метафизическим знанием, то в таком случае он вынужденно ограничивается реляционным холизмом (relational holism), то есть констатацией факта, что взаимодействующие квантовые системы демонстрируют нередуцируемые к чему-либо ингерентные отношения20. Разумеется, подобная констатация имеет смысл в качестве утверждения объективности научного знания микромира, но приоткрыть природу целостностей квантовой реальности она не в состоянии.

В итоге квантовая механика должна, с одной стороны, ограничиться негацией наивно-реалистического мировосприятия, то есть отвергнуть исчерпывающую идентичность реальности и чувственно предлежащего феномена, что, как верно отмечает Х. Звирн, и составляет наивный реализм21, а с другой стороны, ограничиться указанием на возможность некоего сверхпространственного и сверхвременного, то есть неограниченного и беспредельного, абсолютного бытия, хотя для подобных указаний, как это очевидно, уже необходимо привлечение философского категориального аппарата. Такая позиция прекрасно сформулирована Б. Эспанья.

Б. Эспанья отмечает недостатки наивного реализма, трактуя его как версию редукционизма, где физическая теория может якобы обойти интеллектуальную репрезентацию и обеспечить описание мира таким, каков он есть. Возражая наивному реализму, Б. Эспанья подчеркивает, что физика не представляет ультимативно объективные суждения, которые директивно отсылают к самим атрибутам исследуемых вещей, а представляет лишь частичный регион знания, располагающийся между математическими выражениями, концептуальными описаниями и опытом22. Следуя Б. Эспанья, материализм и эмпирический реализм должны уступить место философской идее гносеологической дуальности Бытия и феномена, требующей различения реальности как таковой и эмпирической реальности как тотальности и ансамбля феноменов23. Очевидно, что эмпирическая реальность вовсе не есть «материя», как о ней думали ученые XIX века, исходящие из наивно-редукционистских установок. Эмпирическая реальность вполне укладывается в понятие феномена, ибо не представляет самосущее и от себя данное бытие. Используя кантианскую терминологию, Б. Эспанья подчеркивает, что за доступным специально-научному познанию эмпирическим феноменом всегда лежит ноумен, превосходящий пространственно-временные порядки, а потому не могущий быть объектом специально-научного постижения. Следуя его мысли, такие физические объекты как элементарные частицы, а вслед за ними и все объекты мироздания не могут быть поняты как автономные и исключительно непосредственно данные. Они есть проявление и отражение в нашем уме предельной ноуменальной реальности, выходящей за рамки пространственно-временного континуума и могущей быть в конечном счете отождествленной с апофатическим Абсолютом Ареопагитического корпуса24.

Обозревая естественно-научное оппонирование наивному реализму, мы вполне справедливо приходим к заключению, что естественно-научный разум в своих концептуализациях и экспериментах так или иначе имеет дело с вечным, внепространственным и вневременным бытием. Можно сказать, что в естественно-научную рефлексию и опыт, несомненно, встроены этерналистские импликации, расширив при этом понимание этернализма до неких общих представлений о вечном бытии, спроецировав его как в релятивистскую, так и в квантовую физику. В этом смысле современная наука в лице прежде всего физического знания приобретает определенный этерналистский оттенок, подводя нас к вечному бытию. Как точно замечает Р. Пенроуз, современная физика вполне допускает определенное вневременное, неограниченное, вездеприсутствующее бытие25. И тем не менее речь идет именно о пропедевтике, а не о познании вечного бытия как такового.

Не будет преувеличением сказать, что современное физическое знание представляет своеобразную пропедевтику к познанию вечно сущего. Оно непрестанно закрепляется в своем освобождении от наивно-редукционистских, прежде всего позитивистских и материалистических подходов, свойственных науке предшествующих столетий, и тем самым ведет нас к не-наивному реализму26 и не-наивной онтологии27. Современную физику уже не страшат слова «тайна» и «метафизика». Ее со­всем не пугают и не смущают перспективы сверхфизических, вневременных и внепространственных реалий. Вопросы и темы, предполагающие введение понятия вечного бытия, которые были во многом немыслимы для естественно-научного разума в начале предшествующего столетия, сегодня прочно входят в сферу научного дискурса. И все же, несмотря на решительные прорывы физики в сторону вечно сущего и дискредитацию наивного реализма, мы не приобретаем из специально-физического знания никаких ясных представлений о вечном бытии. Мы можем лишь с уверенностью констатировать вечное бытие, но не раскрыть это понятие по существу. Несмотря на все свои очевидные успехи, онтология физики по-прежнему остается частной и дисциплинарной онтологией, отвечающей требованиям специально-научной картины мира28, то есть онтологией в несобственном смысле слова — не всеобъемлющей и не универсальной мирообъясняющей онтологией философии.

Метаморфозы физикализма

Физическое знание может дать нам понятие вечного бытия via negativa, указав на то, что оно не есть. Но если физическое знание, оставаясь всецело верным себе, то есть черпая свои когнитивные возможности исключительно в собственном по­знавательном регионе, стремится к позитивному определению вечности, то оно превращается в физикализм. Под физикализмом в данном случае следует понимать абсолютизацию физического знания, когда ценность какого-либо положения любой науки как систематического знания со своей характерной познавательной компетенцией ставится в зависимость от возможности его перевода на язык физики, и, соответственно, происходит обесценивание любых универсально-онтологических, философских подходов, черпающих свои когнитивные возможности вне прямой опоры на физику, как очевидно, не способную к ультимативной универсализации в познании сущего. При этом в отличие от предшествующих физикалистских подходов, современному физикализму вовсе не свойственен материализм и даже позитивизм. Он легко мимикрирует под маской идеализма, являя различные виды квазиметафизических обверсий.

Когда мы говорим о физикализме, то следует учесть привнесение новых смыслов в это понятие. Подобное привнесение обусловлено новой ситуацией в научном сообществе и обществе в целом, уставшем от материализма и позитивизма, которые во многом исчерпали свои исследовательские программы. Применяя подход и терминологию И. Лакатоса, сегодня можно с определенной уверенностью сказать, что наступает момент исчерпанности эвристического потенциала «жесткого ядра» этих доктрин, то есть осуществляется этап их активного «вырождения», когда их основополагающие теории дефундаментализируются и дискредитируются в свете накопленного фактического материала, неудачно сопротивляясь и отступая перед новыми эмпирическими данными, не согласующимися с логическими следствиями из этих теорий. Тем не менее, характеристика материалистических и позитивистскихисследовательских программ как «вырожденных» совсем не означает вырождение физикализма как такового. Если понимать физикализм как попытку абсолютизации физического знания, а именно так мы можем трактовать физикализм, рассматривая его серьезно в философском аспекте, то, очевидно, он может существовать и без материалистических и позитивистских предпосылок.

Односторонние интерпретации физикализма, связывающие его исключительно с материализмом или позитивизмом как философскими направлениями, а также исключительно с материалистической позицией в философии сознания, сталкиваются с серьезными вопросами. Не оспаривая возможность употребления термина физикализм в указанных значениях, следует отметить ее противоречивость, если это употребление используется как единственно допустимое. Если под физикализмом, а это было изначально заявлено создателями самого термина — Р. Карнапом и О. Нейратом29, строго понимать особое направление исследований в области философии науки, направление, для которого характерна идея объединения всего научного знания на основе языка современной физики (идеал единой «унифицированной науки»), то важно отметить два принципиальных момента.

Во-первых, такое направление отнюдь не декларировало свое исчерпывающее тождество с материалистической философией, исключающей так называемый лингвистический тезис и могущей, в конечном счете, быть проинтерпретированной с точки зрения физикализма в качестве особой версии метафизики по причине внефизического характера многих утверждений30. Не стоит упускать из виду, что Р. Карнап считал свою позицию нейтральной в отношении не только идеализма и материализма, но и всех философско-онтологических контроверз: «Только постепенно, в течение многих лет, я ясно осознал, что мой образ мысли был нейтрален в отношении традиционных контроверз, для примера: реализм vs. реализм, номинализм vs. платонизм (реализм универсалий), материализм vs. спиритуализм, и так далее. Когда я развивал свою систему логического построения мира (Logischer Aufbau der Welt31), для меня было неважно, какую форму философского языка я использовал, потому что для меня все они были лишь модальностями речи, а не формулированием позиций»32. Что же касается О. Нейрата, то он поначалу защищал материализм против идеализма, понимая под последним лишь немецкий идеализм XIX века, а затем, под влиянием Р. Карнапа, настаивавшего на том, что тезисы материализма есть такие же псевдо-тезисы, как и идеалистические, усвоил нейтральную позицию33. Также стоит обратить особое внимание на тот факт, что рядом исследователей было обнаружено существенное влияние Канта на эпистемологическое теоретизирование Р. Карнапа, что позволяет, с определенными оговорками, трактовать его подход как особую версию сциентизированного неокантианства, то есть встраивать в идеалистическую философию или видеть в его мысли подобный потенциал34.

К тому же сам неопозитивизм, или логический позитивизм, развиваемый Р. Карнапом и О. Нейратом, серьезно отличался от предшествующих форм позитивизма именно центрацией роли физической науки — своеобразным монизмом специально-физического знания. И этот момент не стоит упускать из виду в оценках перспектив его развития. В таком случае неопозитивистский физикализм должен покорно следовать за авторитетом физики, и если последняя накапливала серьезную эмпирическую базу в пользу идеализма, то и сам физикализм должен необходимо приобретать идеалистический смысл, то есть становиться идеалистическим физикализмом. И здесь против неопозитивистского физикализма уже не имеет полной силы классическое противоречие физикализма, сформулированное К. Гемпелем, утверждавшим, что если физикализм опирается на современную несовершенную физику, а она принципиально неполна, то он бессмыслен, а если физикализм отсылает к совершенному будущему физическому знанию, то оно неизвестно и его содержание невозможно предугадать35. Поскольку физика могла зафиксировать некую устойчивую идеалистическую тенденцию в интерпретации накопленных фактов, может быть и неполную, но вполне определенную в своей мировоззренче­ской антиматериалистичности, то такая тенденция даже без совершенного развития может стать отправной точкой для реанимации физикализма в новой, идеалистической форме. Поэтому стоит учесть, что «нейтральность» неопозитивистского физикализма могла и, по сути, должна была иметь лишь временный и тактический характер. Воздержание от мировоззренческих суждений как псевдо-тезисов имело смысл лишь до того момента, пока физика не обретет более фундаментальные представления о бытии. Также важно указать на различные формы физикализма — материалистическую, позитивистскую и широко распространяющуюся сегодня идеалистическую, идущую им на смену, черпающую свои основания в прогрессе идеалистических тенденций в физическом знании. При этом во всех превращениях физикализм сохраняет свою суть, заключающуюся в универсальных претензиях физической науки.

Во-вторых, центральной темой этого направления совсем не была философия сознания, которая сегодня как раз во многом отчуждена от собственно физической науки, то есть формулируется, по замечанию Н. С. Юлиной, «физикалистами», которые не занимаются философией физики или истолкованием «физического», в целом воздерживаются от интерпретации внутренних проблем физической науки, существенно ограничивая смысл физикализма до некоего абстрактного стандарта получения объективного знания о мире, демонстрируя тем самым свою весьма относительную связь с физикой36.

Сам физикализм в области интерпретации сознания отнюдь не представляет це­лостного направления, а характеризуется значительной вариативностью подходов, которые подчас предстают взаимоисключающими позициями с различными оттенками — от максимального до минимального, от редуктивного до нередуктивного (супервентного), от стандартного до аномального, от физикализма a priori до физикализма a posteriori и пр. Причем ученые, отождествляющие себя с подобными направлениями, во многом остаются безразличны к фундаментальной онтологии, и даже, что следует подчеркнуть особо, могут отождествлять свои подходы с позициями, вступающими в прямой конфликт с позитивизмом и материализмом37. В связи с этим вопрос о возможной рецепции определенных форм физикализма в философии сознания теистической метафизикой может решаться неоднозначно, то есть допускает различные, в том числе положительные варианты38. В связи с этим необходима последовательная демаркация физикализма в собственном и изначальном смысле слова, то есть глобального сциентистского физикализма (физикализм о всем сущем) и локального, специфически антропологического физикализма (физикализм о человеческом бытии)39.

В контексте данного исследования мы говорим о физикализме в его изначальном смысле — о том «поверхностном»40 физикализме, который представляет форму особого сциентистского редукционизма, утверждающего, что язык физики предельно всеохватен и универсален, следовательно, создает основание для формирования унифицированной науки и даже способен стать тем «языком, на который может быть транслировано каждое предложение»41. Для такого физикализма безусловным является авторитет физики, а приоритетной — задача экспансии и доминирования понятий физической науки в иных областях знания, а не задача преодоления декартовского дуализма res extensa и res cogitas, свойственная современной философии сознания. Такой физикализм, суть которого состоит в формировании «унифицированной в физике науки», «унифицированной науки, содержащей только физиче­ские формулировки»42, как следствие, не имеет жесткой привязанности к материалистической и позитивистской философии, хотя и, как правило, формулируется с опорой на ту или иную философскую концепцию. Своей главной целью он видит реализацию амбиций одной специальной науки, и сохранять эту цель он способен на самых различных мировоззренческих платформах. Этот сциентистский, специально-научный физикализм весьма удачно передается пресловутым выражением Э. Резерфорда: «Вся наука — или физика, или коллекционирование марок».

Как уже был отмечено, современный сциентистский физикализм сегодня имеет другое лицо. Современному физикализму во многом чужд устаревший подход логического позитивизма, направленный на демонстративное элиминирование метафизики, которое было вполне официальной частью неопозитивистской философ­ской программы. Сегодня мы не встретим деклараций о необходимости преодоления метафизического знания. Напротив, сегодня отчетливо торжествует иная, прометафизическая тенденция. В отличие от установки О. Нейрата и Р. Карнапа, желающих нивелирования метафизического знания, современный физикализм, напротив, желает в определенном смысле преодолеть естественно-научный разум, стремится осуществить радикальный прорыв к внефизическому бытию. Но использовать при этом он стремится именно понятия физики, задействует базис физического знания. Над этим базисом современный физикализм строит своеобразную генерализирующую теоретическую «надстройку», которая не имеет иных, внефизических оснований. И именно эта «надстройка» начинает претендовать на роль метафизики.

Современный физикализм способен развертывать свои построения даже исходя из признания высшей духовной реальности. Но в интерпретации этой реальности он не способен выйти за ограничения физических понятий. В итоге мы встречаем противоречивые и некогерентные с точки зрения применения языковых средств науки и философии утверждения, где язык физики накладывается на некие фрагментарные философские категории, задействованные в виде подчиненных и ассимилируемых моментов в формулировании физикалистских концептов.

Из подобных концептов, например, мы можем узнать, что «понятие пространства окружающего нас мира, пространства, которое мы называем Высшим Простран­ством или Высшим Космосом, должно быть с необходимостью понятием самой высокой общности»43. При этом «Высшее Пространство понимается как пространство, геометрия которого является множеством наборов геометрий…»44, и его же определение есть определение «…как Чистого Духовного Пространства — определение, которое мы понимаем не только в математическом, но в обобщенном смысле, потому что имеем дело не просто с какими-либо исключительно математическими объектами, но с предельно общей категорией высшей сложности»45.

Как видно, физическое понятие пространства, неразрывно связанное с сенсорными данными и геометрией, в чем отдает себе отчет сам автор, рассматривается в приведенном тексте в качестве предельно универсальной категории. Но сущностный смысл физического понятия пространства как раз определяется локальностью (от лат. locus — место), ибо оно выражает определенный порядок данности сосуществующих объектов, отражает особую вариацию и конкретный контекст их рядоположенности. Пространство не абстрагируется и не изолируется от объектов, оно не есть особая сущность в них или вне их, оно, как точно замечает М. Планк, «не создается из мира»46, а есть, как верно характеризует Г. Вейль, «порядок существования явлений» — Raum als Form der Erscheinungen47. Оно связано с определенным место- или со-положением явлений-объектов, то есть своеобразно «привносится»48в мир, а вовсе не есть абсолютная «арена» и «вместилище» явлений-объектов. Оно, как указывал еще во многом предвосхитивший идеи Эйнштейна Лейбниц, относительно, ибо существует относительно положения объектов, всегда есть «простран­ство чего-то»49. В теории относительности оно приобретает эвентологический смысл, объединяется с понятием события как моментальным локальным явлением. И это воззрение господствует в концепции пространства, обоснованной Эйнштейном, полагающим, что истинным элементом пространственно-временной локализации являются события, физической реальностью обладают не точка пространства, и не момент времени, когда что-либо произошло, а только само событие. Это прекрасно выразил Б. Риман следующим определением: «Пространство — временная система, образованная событиями в ней»50. И, как верно отмечает Д. Л. Синг: «Мы имеем дело с событиями. Так было в физике с самого начала… общность событий создает четырехмерный континуум — мы называем его пространством-временем. Это отдельное понятие, не комбинация отдельных понятий пространства и времени»51. Отсюда остается неясным, каким образом понятие пространства полагается в основание универсальных онтологических построений, превращается в их опорный пункт и отправную точку. Следуя приведенному тексту, понятие пространства становится «первопринципом» и «праоснованием» бытия в весьма удобной, предельно адаптированной для естественно-научного разума физикалистской картине мира, своеобразно экономящей на философских, подлинно мета-физиче­ских категориях. Мета-физикой здесь выступает все та же физика. За философскими амбициями здесь скрываются физикалистские схемы, развивающиеся в сторону «спиритуалистического», «одухотворенного» понимания субстанционально—абсолютистской концепции пространства и, как следствие, вступающие в противоречие с физическим знанием.

Другой более утонченный пример подобных воззрений дает широко распространяющееся в современном физикалистском теоретизировании необоснованное связывание религиозно-философской категории Абсолюта, как правило, применяющейся произвольно, вне всяких четких предварительных определений, и физических или же квази-физических понятий. Так, мы можем узнать, что «Сознание Абсолюта проявляет себя в виде непрерывных волн кавитонов (называемых также “пси-час­тицами Духа”)… Абсолют порождает информацию, которая существует в виде программ и матриц (матрицы, объединенные одной целью и законами, представляют собой программы)… Первичная запись информации как в магнитные, так и в электрические кейзоны осуществляется Абсолютом, который и является первичным источником информационных полей… Присутствие Абсолюта в какой-либо точке пространства обнаруживается через наличие информационных частиц — кейзонов и сгустков этих частиц в виде солитонов»52. При этом подобный подход выдается за метафизический и даже диалектический (новационный термин «мета-диалектика»), а в качестве возможных философских авторитетов указываются эзотерические доктрины, решительно отрицающие всякую теистическую метафизику, то есть противопоставляющие себя идее Бога-Творца. В таком подходе перед нами остаются не разъясненными фундаментальные мировоззренческие вопросы — природа Абсолюта, специфика его всемогущества и образы его проявлений, что ведет к периодическому релятивизирующему переосмыслению самой категории Абсолюта у автора, настаивающего, что Абсолюту, который есть все, предсуществует пустота, наполненная информационной энергией…53 Такое радикальное переосмысление изначальной категории не должно нас смущать, поскольку оно вполне укладывается в логику физикалистского теоретизирования, использующего философские категории как терминологические фикции ради универсализации физических представлений, о чем красноречиво свидетельствует ключевое утверждение авторов, согласно которому сутью его картины мироздания является связь всего сущего в едином информационном поле54.

Пределы физической науки

Если мы говорим о количественном характере языка физической науки, то в извест­ном смысле повторяем трюизмы. Действительно, количественный характер языка физики систематически постулируется в физической литературе: «На каком языке “говорит” физика? Язык физики количественный, точный… 1. Количественный язык физики описывает физические модели, сохраняющие только существенные для рассматриваемой задачи свойства реальной системы»55. Вместе с тем сделать шаг от признания количественного характера языка физической науки до последовательного признания ее неуниверсальности подчас оказывается весьма непросто. Такой шаг является чрезвычайно болезненным для сциентистского сознания, по­скольку именно в физике и математике сциентисты усматривают последний стандарт и образец научного знания, призывая строить остальные науки по их образу и подобию. Утрата этих абсолютизируемых эталонов означает для них крах компетенций научного познания как такового, хотя на деле подобная утрата ведет лишь к постулированию вполне оправданной определенности предметной области от­дельной естественно-научной дисциплины. Подобная определенность как раз отвечает критериям научного познания, предполагающим интерпретацию науки в виде теории определенной области объектов56, позволяющей избежать аморфности и нечеткости в понимании содержательной конкретности и демаркации различных научных дисциплин, позволяющей тем самым защитить науку как определенную организованную смысловую реальность, не впадая в сциентизм57.

Чрезвычайно объемный характер предмета физического познания, а также фундаментальное значение физики для иных естественно-научных дисциплин, которые во многом производны от нее и во многом обязаны ей своим существованием, порождают соблазн интерпретации физики как наиболее универсальной науки и формы знания в целом, а не наиболее объемной области естествознания и формально-эмпирического знания (что вполне оправданно соответствует ее статусу). В таком случае нарушается известная философскому разуму весьма сложная демаркация общего и универсального, или в строгом смысле всеобщего — подлинно всеобщего, конкретно-всеобщего.

Физика трактуется как наука о природе в самом общем смысле, и общее здесь подчас некомпетентно замещается универсально-всеобщим, хотя подобные категории имеют серьезные дистинкции58. Остановимся на них более подробно.

Например, физика традиционно понимается как наука, изучающая наиболее общие свойства и закономерности явлений природы. Однако общее в данном случае берется не онтологически конкретно, а абстрактно-формально, то есть выражает лишь сходное во множестве единичных явлений. Подобная общность, будь то свой­ство многих сходных природных явлений или обнимающий сходные явления закон, может быть определена через воспроизведение сходного во множестве эмпириче­ских сингулярностей (единичностей). Подобная общность взята из мира множества обособленных эмпирических сингулярностей и существует через них, не достигая собственной онтологической завершенности, суверенности и конкретизации. Рассматриваемые физикой свойство или закон, в конечном счете, распознаются в качестве рассудочной абстракции, как правило, выражаются в словесной и/или математической формулировке. Такое свойство или закон присущи многим явлениям, общим для них. Но общее здесь само по себе остается абстрактным. Оно предстает лишь отвлеченным тождеством многих явлений друг другу в том или ином отношении. Оно подлинно не субстанциализируется, не существует вне конкретных единичных явлений, а выражает лишь определенный аспект их бытия. Онтологиче­ским коррелятом подобной общности, в конечном счете, оказываются сами же единичные явления в модальности своей наибольшей устойчивости для эмпирического познания. Универсальная, подлинная всеобщность, которая, напротив, конкретна, онтологически репрезентативна, здесь не раскрывается. Она представляет стяженность множественности единичностей в целостной онтологической данности, предполагает обретение множественностью единичностей реального бытийного коррелята, носителя и эквивалента, а не простое сходство повторяющегося. Используя язык Гегеля, можно сказать, что она не просто «идеальна», подобно рассудочной отвлеченности, но реально совпадает с бытием, есть субстанциальное начало, сама себя имеет своим содержанием, есть сущность действительности59.

Количественный язык физики свидетельствует о неуниверсальности физической науки. Количество как таковое отражает общее в обнаруженном однородном, то есть предполагает установление некоторой однородности явлений, сведение их к некоторому единству, на основании которого различные явления становятся количественно сравнимыми. Фиксация общего здесь требует демонстрации некоторой отвлеченной тождественности, предполагающей выделение свойства или отношения множества явлений, по которому исследуемые явления сравниваются, и, разумеется, абстрагирование от остальных отношений и свойств. Так, в количестве выражается абстрактно-общее, о котором уже речь шла выше, а простейшей формой количества предстает целое положительное число, возникающее в процессе счета предметов.

Количественный язык физики вводит нас в мир математики, представляющий собой царство математических структур. Следует напомнить, что в самой общей части физического знания, теоретической физике, мы обнаруживаем все то же символическое письмо математики. Используя характеристику Е. Вигнера, можно сказать, что здесь реализуется все та же непостижимая эффективность математики в естественных науках60. Теоретическая физика принимает за постулат то, что математическое описание явлений природы оказывается крайне эффективным. Она и есть прямое исполнение последствий этого постулата. Ей присуще отображение чувственно воспринимаемого материала в некоторую математическую схему, в ней речь идет об отображении мира в некоторую систему чисел61. Но число есть выражение количественных характеристик. Его использование связано с актом квантификации как переводом измеряемых качественных признаков в количественное выражение. Квантифицирующий акцент в познании необходимо влечет умаление и обесценивание значения универсального как конкретно-всеобщего и, соответ­ственно, предполагает элиминирование фундаментальных категорий, отражающих первоначальные и основные формы бытия.

Доминирование математики в познании совсем не нейтрально в отношении постижения универсальной онтологической определенности. Подчеркнем, что с точки зрения самой математической науки математические структуры абстрактны и в известном смысле безразличны к качественной определенности выражаемых ими объектов: «Общей чертой различных понятий, объединенных этим родовым названием, является то, что они применимы к множеству элементов, природа которых не определена… Построить аксиоматическую теорию данной структуры — это значит вывести логические следствия из аксиом структуры, отказавшись от каких-либо других предположений относительно самих рассматриваемых элементов, и, в частности, от всяких гипотез относительно их “природы”»62. При этом с точки зрения математики как формальной науки математическая структура может быть безразлична не только к природе рассматриваемых элементов в ракурсе иных, нематематических наук, но и к природе собственных математических объектов, так что чистая математика, по известному выражению Б. Рассела, превращается в занятие, в котором никогда не известно ни о чем говорят, ни истинно ли то, что говорят63. И если в познание встраивается мощная математическая составляющая, то это также влечет привнесение определенного уровня абстрагирования от конкретных реалий бытия, и тем более от конкретно-всеобщего как универсально сущего. Это касается и применения математического числа, в котором отражаются свойства абстрактно-формального понятия64, числа, которое, будучи интерпретировано, например, как объем равночисленных понятий65 или как «некоторая совокупность, которая является числом одного из своих членов»66, представляет отвлечение от конкретно-сущего, лишенное какого-либо особенного содержания. И в этом смысле актуальны слова К. Фосслера, характеризующего понятия математики и математического естествознания как обитающие лишь во внешней форме языка, как выедающие и опустошающие внутреннюю форму.

Как верно отмечает В. Гейзенберг, математическое естествознание являет собой своеобразное путешествие науки в абстракцию — нарастающее развертывание абстрактных структур, в котором понятия, первоначально полученные путем абстрагирования от конкретного опыта, обретают собственную жизнь67. Используя язык Гете, исходную абстракцию В. Гейзенберг характеризует как Urphänomen (прафеномен, зародышевый и архетипический феномен) научного знания. Путь естествознания становится путем абстракции, идеализации и эксперимента, представляющего все ту же воплощенную абстракцию. Сопутствующий господству абстракции когнитивный приоритет аналитичности и математических структур позволяет сводить все сложное и качественное к простому и количественно выраженному. Вместе с тем научное упорядочивание мира через абстракцию, исходящее из объективирующего повторения и номологической регулярности, по самой своей природе отнюдь не всеобъемлюще, ибо как раз упирается в ограниченную природу абстрагирования, и, следовательно, существуют обширные области реальности, где подобная объективация невозможна68. «Здесь, однако, следует указать также и на ограниченность этого способа понимания природы, ограниченность, присущую самой природе абстракции, — постулирует В. Гейзенберг. — Отвлекаясь от множества важных аспектов и выделяя единственный признак, с помощью которого можно упорядочить явления, мы ограничиваемся построением некоей базисной структуры, своего рода скелета, который мог бы обрести черты реальности, только если к нему присоединить множество иных деталей. Связь между явлением и базисной структурой, вообще говоря, столь запутанна, что вряд ли ее можно проследить во всех деталях»69. Таким образом, путешествие в абстракцию для науки, имеющее строго определенный естественный предел, завершается одиночеством (термин Э. Хеллера, используемый В. Гейзенбергом), под которым следует понимать определенную долю отчуждения естественно-научного разума от жизни и бытия и которое при последовательном осознании вновь возрождает философское вопрошание о действительности в платоновском духе в силу оставленности естествоиспытателя один на один с универсумом идей.

Апеллируя к мнению Гете, для которого естественно-научное знание порвало свою связь с «центральным порядком» как неоплатонически интерпретированной единой благой истиной и тем самым подорвало авторитет и значение собственной формальной «правильности», В. Гейзенберг подчеркивает, что платоническая интуиция «центрального порядка», где сущее как таковое есть единое, истинное и благое (unum, verum, bonum), в синтезе с библейским образом Бога70 представляют «для языка науки бесконечно удаленную сингулярность, которая в конечном счете имеет решающее значение для упорядочивания, но которая не может быть им схвачена»71. В таком случае очевидно, что гармония между естественно-научным разумом и философией, религией необходима для самого научного знания, тем более, что современная естественная наука, следуя мысли В. Гейзенберга, намного отчетливее, чем прежняя, напоминает об упорядоченности всего происходящего в природе вокруг единого средоточия. Вместе с тем при определенной абсолютизации естественно-научного знания открывается возможность для конфронтации, на опасность которой указывал Гете. Характер такой конфронтации можно весьма плодотворно передать в символических образах В. Гейзенберга в виде противостояния Христа и иудаизма. Христос выступает символом живой связи бытия и понятия, ибо призывает к конкретной полноте Богопознания — к насыщению представлений о Боге всеконкретными реалиями Бытия. Он несет конкретный монотеизм, в котором конкретно-универсальное в виде Личного Бога раскрывается личному человеку. Иудаизм же желает остаться в пределах достигнутой формальной «правильности» единобожия, заменяя конкретику Богопознания и Богоявления от­влечениями абстрактного монотеизма, символизируя тем самым утрированный естественно-научный разум, формулирующий физикалистские концепции, оставляющие человека один на один с отвлеченными понятиями, устанавливающий в них предел познания как такового. Отсюда возникает радикальное противостояние физикализма и метафизики (образ Христа) как религиозной философии, перешагивающей грань физического познания ради обретения подлинно всеобщего — конкретно-всеобщего, реального абсолютного бытия.

Оппонируя метафизике или стремясь встать ей на замену, физикализм оказывается неспособен создать полноценную философию и прорваться к внефизическому бытию. Физикалистский проект своеобразно увязает на уровне абстрактно-общего и заходит в познавательный тупик. Понятия физики здесь «универсализируются», а философские категории «физикализируются». И те, и другие лишаются присущего им аутентичного содержания, превращаются в псевдонаучные понятия с харак­терным псевдонаучным стилем использования. Вопреки ультрасциентистским декларациям, физикализм начинает плодить псевдопонятия и псевдопредложения, которые не имеют ничего общего ни с формально-эмпирическими науками, ни с философско-метафизическим знанием. Однако закрепиться на этом рубеже для физикализма оказывается крайне сложной задачей. И если путь к подлинной метафизике для физикализма оказывается невозможен, то дорога назад к донаучному, обыденному мышлению оказывается вполне доступна. Так физикализм, исчерпав свой смысловой потенциал, по самой логике своего развития возвращается к наивному реализму.

Возвращение от физикализма к наивному реализму было прекрасно продемонстрировано неопозитивизмом, который вынужденно пошел по смягчению своих требований к языку, отказавшись от научно-физических стандартов в пользу пониженного стандарта «вещного языка», означающего не что иное, как возвращение к наивно-реалистическому мироощущению. Если попытка простроить универсальное физическое знание оказывается неудачной, то остается лишь квазионтология вещи — последнее и самое «основательное» прибежище борцов с метафизикой. И в этом смысле физикализм всегда несет в себе перспективу реистической редукции как гарантированного пристанища от безысходных попыток всеобъемлющего сциентистского проекта. В таком случае «вещный язык» (thing-language, reistic language72), то есть язык, в котором формулируются предложения о вещах, который мы используем, говоря о свойствах наблюдаемых (неорганических) вещей, окружающих нас73, язык, который является «подъязыком» научного физического языка, но не им самим, и который «все мы приняли… еще в детском возрасте как нечто само собой разумеющееся»74, превращается в единственный коррелят объективности и достоверности. Здесь физикалистский реизм терпит полное фиаско, поскольку, как это понимали сами создатели неопозитивизма, «вещный язык» совсем не гарантирует объективную реальность «вещной онтологии», факт эффективности языка вещей не есть свидетельство, подтверждающее реальность мира вещей75, такой язык наименее содержательно проработан и онтологически обоснован. Таким образом, ниспадая в наивный реализм, физикализм демонстрирует очевидный регресс научного познания, скатывание к донаучному познанию мира.

(Продолжение следует)